Но это не должно стать завершением всей истории. В конце концов, он обладает возможностью последовать за Уайтхедом в смерть и вытащить его оттуда, если сможет получить тело. Но старик предвидел и это. Тело было скрыто от глаз даже его ближайшего партнера. Оно было заперто в банковском сейфе (как это ему подходит!) и охранялось днем и ночью, к восторгу разных газетенок, которые упиваются подобными выходками. Этим вечером тело станет пеплом, и последняя для Мамуляна возможность долговременного примирения будет потеряна.

Еще...

Почему он чувствовал, будто они все эти годы играли: в Искушение, в Апокалипсис, в Отвержение, в Поношение и Проклятие, – полностьюли закончены игры? Его интуиция, как и сила, уменьшалась, но он точно знал, что где-то была ошибка. Он подумал о том, чему улыбается женщина, сидящая с ним рядом, на лице – загадка.

– Он умер? – внезапно спросил он ее.

Вопрос, кажется, ее смутил.

– Конечно, он умер, – ответила она.

– Точно,Кэрис?

– Мы только что видели его похороны, ради Бога.

Она чувствовала его мозг, его реальное присутствие собственным затылком. Они проигрывали эту сцену много раз в предыдущие недели – испытание воли, чья сильнее, – и она знала, что днем он слабее. Тем не менее, не настолько слаб, чтобы вообще не считаться с ним: он все еще мог вызвать ужас, если бы ему захотелось.

– Расскажи мне свои мысли сама, – сказал он, – и я не буду залезать в них.

Если она не ответит на его вопрос, он влезет в нее насильно и, безусловно, увидит бегущего человека.

– Пожалуйста, – сказала она, изображая, что напугана, – не мучай меня. Его мозг немного отдалился.

– Он умер? – снова спросил Мамулян.

– В ту ночь, когда он умер... – начала она.

Что она может сказать, кроме правды? Никакая ложь не подействует: он узнает...

– В ту ночь, когда они сказали, что он умер, я ничего не почувствовала. Никаких изменений. Совсем не так, как когда умерла мама.

Она бросила на него испуганный взгляд, чтобы усилить видимость подчинения.

– Какой же вывод ты сделала? – спросил он.

– Я не знаю, – ответила она почти искренно.

– Что тебе кажется?

Она снова ответила искренно:

– Что он не умер.

На лице Европейца появилась улыбка – первая, которую видела Кэрис. Это была ее слабая тень, но все же. Она почувствовала, как он убирает рога своих мыслей и довольствуется размышлениями. Больше он на нее давить не будет. Слишком много чего надо спланировать.

– Ох, Пилигрим, – сказал он шепотом, упрекая своего невидимого врага как горячо любимого, но заблудшего ребенка, – ты почти меня одурачил.

Марти последовал за машиной и тогда, когда она покинула шоссе и поехала через город к дому на Калибан-стрит. Гонка закончилась в самом начале вечера. Припарковавшись на некотором расстоянии, он наблюдал, как они выходили из машины. Европеец заплатил шоферу и после небольшой задержки отпер дверь, он и Кэрис зашли в дом, грязные кружевные занавески и облупившаяся краска которого не казались чем-то ненормальным на этой улице, где все дома нуждались в подновлении. На среднем этаже загорелся свет и опустились жалюзи.

Он просидел в машине около часа, держа дом под наблюдением, хотя ничего не происходило. Она не появлялась в окне, не выбрасывала никаких записок с поцелуями для своего ждущего героя. Но он никаких таких знаков и не ожидал – это было бы сюжетом из романа, а вокруг – реальность. Грязные камни, грязные окна, грязный ужас, застывший у него внутри.

Он даже не ел как следует с тех пор, как узнал о смерти Уайтхеда; теперь, впервые с самого утра, он почувствовал здоровый голод. Оставив дом наползающим сумеркам, он отправился искать себе какое-нибудь пропитание.

53

Лютер собирал вещи. Дни после смерти Уайтхеда были как вихрь, и его голова закружилась. С такими деньгами в кармане каждую минуту он воображал что-то новое, фантазию, которую теперь можно реализовать. В конце концов он решил сначала отправиться домой на Ямайку, устроить себе большие каникулы. Он уехал оттуда девятнадцать лет назад, когда ему было восемь, – воспоминания об острове были позолоченными. Он приготовился к разочарованию, но если это место ему не понравится, не важно. Человек с таким нежданно возникшим богатством не нуждается в особенных планах – он может свободно передвигаться: другой остров, другой континент.

Он уже почти закончил все приготовления к отъезду, когда снизу его позвали. Голоса он не узнал.

– Лютер? Вы там?

Он вышел на лестницу. Женщина, с которой вместе он когда-то делил этот дом, уехала шесть месяцев назад, бросила его, взяв с собой их детей. Дом должен быть пуст.

Но кто-то находился в холле, и не один, а два человека. Его собеседник, высокий, статный мужчина, стоял и глядел на него снизу вверх, и свет с площадки освещал его широкий, гладкий лоб. Лютер узнал лицо: может быть, он видел его на похоронах? За ним в тени стояла другая тяжелая фигура.

– Я хотел бы переговорить, – сказал первый.

– Как вы попали сюда? Кто вы, черт возьми?

– Только на одно слово. О вашем хозяине.

– Вы что, из газеты? Слушайте, я сказал уже все, что знал. А теперь убирайтесь, пока я не вызвал полицию. Вы не имеете права вламываться сюда.

Второй человек выступил из тени и поглядел вверх на лестницу. Его лицо было загримировано настолько, что это было очевидно даже на расстоянии. Лицо припудрено, щеки подрумянены: он выглядел, как дама из пантомимы. Лютер поднялся еще выше по лестнице, его мысли скакали. «Не бойтесь», – произнес первый так, что Лютер испугался еще больше. Что может скрываться за такой вежливостью?

– Если вы не уберетесь за десять секунд... – предупредил он.

– Где Джозеф? – спросил вежливый человек.

– Умер.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен. Я видел вас на похоронах, не так ли? Я не знаю, кто вы.

– Меня зовут Мамулян.

– Ну и вы там были, правда ведь? Вы сами все видели. Он мертв.

– Я видел гроб.

– Он мертв, приятель, – настаивал Лютер.

– Вы были одним из тех, кто его нашел, так, кажется? – сказал Европеец, делая несколько беззвучных шагов через холл к подножию лестницы.

– Именно так. В кровати, – ответил Лютер. Может быть, они все-таки журналисты? – Я нашел его в кровати. Он умер во сне.

– Спускайтесь. Уточним детали, если вы не против.

– Мне и здесь хорошо.

Европеец поглядел на нахмуренное лицо шофера; попробовал, ради опыта, на затылке. Здесь слишком жарко и грязно; он не был достаточно пригоден для исследования. Есть и другие, более грубые методы. Он едва махнул Пожирателю Лезвий, чей сандаловый запах он так близко ощущал.

– Это Энтони Брир, – сказал он. – В свое время он отправлял на тот свет детей и собак, вы помните собак, Лютер?

И продолжил с восхитительной основательностью:

– Он не боится смерти. Он даже чрезвычайно сочувствует ей.

Лицо манекена блеснуло в лестничном колодце, в глазах – желание.

– А теперь, пожалуйста, – сказал Мамулян, – ради нас обоих – правду.

В горле у Лютера пересохло настолько, что слова едва выходили.

– Старик мертв, – сказал он. – Это все, что я знаю. Если бы я знал еще что-нибудь, то сказал бы.

Мамулян кивнул; его взгляд, когда он говорил, был сострадательный, как будто он искренне опасался того, что может случиться в следующий миг.

– Вы сказали мне кое-что, во что мне хочется верить, и вы сказали это с такой убежденностью, что я почти поверил. В принципе я мог бы уйти, довольный, а вы отправились бы по своим делам. Но... – он тяжело вздохнул, – но я не совсемвам поверил.

– Слушайте, этот дом мой, черт возьми! – заревел Лютер, ощущая, что необходимо что-то предпринять. Человек, которого звали Брир, расстегнул пиджак. Под ним не было рубашки. Сквозь жир на груди были продеты булавки, они прокалывали его соски. Он нащупал их и выдернул две, крови не появилось. Вооруженный этими стальными иголками он побрел к подножию лестницы.